Баллада об ушедших на задание. Дот - Страница 101

101

- Летчик. Но это в прошлом. С этим покончено навсегда.

- Вы хотите сказать, что дезертировали?

- Фактически да. Я уже давно искал повода, чтобы выйти из этой безумной игры. В апреле удалось. Меня сбили под Чистерна-ди-Рома. Проклятые янки! Мне ни разу не пришлось сразиться с ними один на о тин - всегда налетали кучей, сразу со всех сторон Другое дело англичане. Я имел поединки с ними над Тобруком и Эль-Аламейном. Это были джентльменские схватки, уверяю вас, хотя «харрикейн» почти непригоден для такого боя.

- Выходит, вы ветеран африканской кампании?

- Я попал к Роммелю прямо из училища. Там была честная война. Мы и понятия не имели, что творится на материке. Мы бы победили и англичан, и пустыню, но нас предали в Риме, а потом фортуна отвернулась от фельдмаршала.

- Ну да. А потом на ваших глазах были потеряны Африка, Сицилия, Южная Италия… Выходит, все дело в военных неудачах?

- Я стал иначе думать. У меня переменились убеждения.

- Ах, даже так… Представляю, чего это стоит: отказаться от веры… от идола, которому поклонялся много лет.

- Вы иронизируете надо мной? - устало сказал граф. - Возможно, вы правы. И я заслуживаю только иронии… Тем более, что все произошло иначе - в одну ночь. В одну минуту! И совсем без боли, без мук… Правда, я никогда не был нацистом. - Он помолчал. - Это случилось в октябре прошлого года. Как раз мы оставили Неаполь. Я перегнал свою машину на новый аэродром, под Субиано, это километрах в двадцати восточнее Албанских гор, одно название что аэродром, посадка на него была опаснее воздушного боя, и получил недельный отпуск: надо было выполнить кучу формальностей в связи с наследством.

- Как же вас отпустили?

- Фельдмаршал Кессельринг. Он не нашего круга, но человек порядочный. Он всегда был внимателен ко мне.

- К младшему офицеру?

- Погоны - это все, когда вы командуете ротой на плацу. Но они не прибавляют ни ума, ни культуры. И душа человека, как известно, живет не под погоном.

При этом он кивнул на Алексея Иннокентьевича. Намек на его солдатскую форму.

- Дома меня ждало серьезное испытание, - продолжал он. - Я ведь рос без отца. Считалось, что он погиб на охоте. Несчастный случай. Это было в тридцать третьем году, я был совсем несмышленыш. Меня сразу отдали в закрытый лицей, и я никогда по-настоящему не интересовался, что же произошло. И только в этот приезд, когда я вошел во владение наследством, нотариус передал мне прощальное письмо отца.

У графа набрякли губы, и он как-то нелепо и беспомощно схватил пустоту своими огромными ручищами.

- Он был большой человек в государстве. К тому времени, когда к власти пришли наци, он имел не только известное имя, но и незапятнанную репутацию. Не знаю почему, он отказался сотрудничать с Гитлером, и сделал это демонстративно. Тогда на него науськали газеты. Было сфабриковано нелепое, постыдное дело. Все факты, все документы - сплошь фальсификация. Но им было мало сделать отца политическим мертвецом. Ему публично было нанесено оскорбление, а когда он потребовал сатисфакции…

Граф безнадежно махнул рукой. Он тяжело дышал, но сидел смирно. Прошло не меньше минуты, прежде чем он смог говорить дальше.

- Вот что я узнал в октябре… Отец заклинал меня никогда не быть заодно с его убийцами - нацистами. Да и прусский дух, как я теперь понимаю, он презирал… Отец завещал смыть позор с нашего имени. Этого я не мог в одиннадцать лет, но сейчас мне двадцать один, и я нашел эту змею - Уго фон Хальдорфа! - закричал граф и показал рукой в ту сторону, где за деревьями и лугом был замок. - И если он не захочет со мной стреляться, - клянусь! - я задушу его вот этими руками… Это от вас зависит, господа. Я не прошу у вас ни помощи, ни пощады. Только снисхождения прощу, господа! Дайте мне одни сутки, только сутки! - этого мне будет довольно, а потом я вернусь к вам - и делайте со мной что хотите, раз уж вам непременно нужна, именно моя жизнь…

- Успокойтесь, Райнер, - сказал Алексей Иннокентьевич и повернулся к капитану. - По-моему, сыграно неплохо.

- Он молодец, - кивнул капитан Сад.

- Было бы время, я б непременно докопался, есть ли у него третья легенда.

- Не сомневайтесь, Алексей Иннокентьевич.

- Я вижу, Володя, вы начинаете уважать барона фон Хальдорфа?

- Поневоле начнешь. Столько выдумки, дерзости… и ни на что не похоже.

- Да, в шаблонных действиях его не упрекнешь. - Алексей Иннокентьевич повернулся к пленному. - Итак, в этом отпуске ваши глаза открылись…

- У меня была только неделя. Слишком мало, чтобы разыскать проклятого барона, но достаточно, чтобы принять решение о выходе из игры. Видите ли, - уже совсем спокойно объяснил Райнер, - если б я оставался в армии, многое осложнялось бы уставом и погонами, армейской иерархией. Фон Хальдорф вполне мог толкнуть меня под военный трибунал. По нынешним временам - безрадостная перспектива.

- И вы продолжали воевать…

- Да, еще почти всю зиму. Мы прикрывали десятую армию, и мне чертовски повезло. В один только день, 15 февраля, когда эти варвары бомбили знаменитый Кассинский монастырь, я сам сбил три «боинга». Но их были сотни, и когда нас осталось меньше эскадрильи, нас перебросили на север, и мы стояли почти без укрытия на каком-то дурацком лугу на полдороге между Римом и Чивита-Кастеллана. Однажды меня послали на разведку в район Неттунии, и все было подозрительно спокойно. Мне дали сфотографировать порт, но уйти морем не позволили - там стоял авианосец. Я чувствовал, что на обратном пути меня встретят, и бросился в другом направлении - к запасному аэродрому в долине Сакко. Не помогло. Их была целая эскадрилья. Я выбросился под нашими позициями в Чистерна-ди-Рома, и обе раны оказались пустяковыми, но контузия была настоящая. Хороший повод. Милый Кессельринг был на высоте, выпустил меня вчистую.

101