Баллада об ушедших на задание. Дот - Страница 11

Против него сейчас было четверо. Потом осталось трое: фельдфебель приподнялся, чтобы удобнее было кинуть вторую гранату, теперь уже в мотоцикл, но тут уж Ромка не сплоховал. Пуля сбила фельдфебеля, словно удар подсечкой. Фельдфебель неловко свалился в траву, тут же приподнялся на четвереньки - видать, уже ничего не соображал, - переступил вперед руками, а потом у него в правой руке хрустнуло пламя, и взвизгнули осколки, оставляя в траве мгновенные бороздки.

А уже из рощи, разворачиваясь в цепь, на подмогу своим бежали автоматчики. Веселые и решительные, они еще не были в бою ни вчера, ни сегодня, у них еще никого не убило, и они предвкушают этот бой, предвкушают, как за сто метров откроют огонь, будут идти в полный рост и поливать свинцовыми веерами: в каждой руке но автомату, их рукояти защелкнуты в гнездах на животе - бо-по-по-по, - с обеих рук, только и работы, что нажимай на спусковые крючки да вовремя меняй опустевшие магазины, шагая в полный рост по выщипанной траве залитого солнцем выгона. Ах, как прекрасна жизнь, когда знаешь, что ты силен и бессмертен, что ты шагаешь к победе, идешь пролить кровь жалкого врага, много крови, тяжелый дух которой уже бьет в твою голову, в мозг, через ноздри, тяжелый и сладкий дух!…

Бегут автоматчики. Каждый на несколько секунд исчезает в свежевырытом котловане и вдруг выскакивает, как отсюда кажется, гораздо ближе. Уже вырвались из-под деревьев и запылили в объезд, явно с намерением отрезать путь к отступлению, три мотоцикла с пулеметами на колясках. А затем появился бронетранспортер, однако дальше котлована не пошел: его крупнокалиберный и на таком расстоянии брал хорошо.

Лежат пленные, Кто может знать, что сейчас у каждого из них на душе? Почему оглядываются друг на друга?…

Лежит пограничник Тимофей Егоров. Ждал команды в атаку - уже не ждет. Лежит последние мгновения. Лежит только потому, что это ох как не просто - встать под пули. Знает, что это конец, и смертная тока разливается в его теле сонной истомой, и вот надавило изнутри на его глазные яблоки, и боль перечеркнула их, как бритва. Но он уже ничего не мог изменить. Он был пограничником. Он знал, что и Ромка знает, что он, Тимофей Егоров, вступит сейчас в бой Ромка и помыслить не мог иначе - ведь оба они пограничники! Выходит, им судьба погибать рядом. Вдвоем.

Впрочем, Герка! Герка на месте. Морщит нос, нюхает воздух, как собака. Значит, их трое. Совсем весело помирать!

Тут подоспел момент, когда у Ромки должен был опустеть магазин «шмайссера». Это был уже второй магазин. Первый он и опустошил быстро, й заменил как-то сразу: немцы не успели оправиться он растерянности; интервал почти не отразился на ритме боя. Другое дело теперь. Теперь немцы ждали именно этих неумолимо приближающихся секунд. Их секунд. Чтобы можно было поднять голову, спокойно прицелиться - и увидеть, как твой пуля сбила с мотоцикла этого нахального парня. И Ромка знал, что они ожидают и дождутся, и убьют его сейчас, и ничего не мог придумать во спасение, потому что время, когда было возможно перебраться за пулемет, он упустил, а теперь уже не позволят. Не дадут… И очереди его поневоле беднели, и каждая следующая чуть мешкала по сравнению с предыдущей, и что-то неуверенное в них появилось, и росло, росло…

Тимофей видел все это. Знал: надо вскочить и добежать до пулемета, прежде чем истощится магазин. Надо!… Он попытался оттолкнуться от земли, но даже напрячь руки не смог. Вдруг оказалось, что сил нет. Ушла куда-то вся сила. Организм опять предал его: предохранительный клапан в системе самосохранения выпустил из него всю силу, как пар, и он лежал, огромный и беспомощный, умирил от стыда и не знал, как одолеть этот страх, который был не в душе, не в мозгу - это его тело не хотело умирать и боролось с его умом, и душой, и волей. И как только Тимофей понял, что душа и воля ему верны, он уже знал, что покорит тело, заставит его подчиниться. Только для этого нужно время. Совсем-совсем немножко…

Беспомощно клацнул затвор - кончились Ромкины патроны…

- Красноармеец Залогин - к пулемету! - приказал Тимофей.

- Есть!

Залогин на четвереньках кинулся к коляске.

Страшных, примой и окостеневший, не сводя взгляда с шевелящихся дул карабинов, на ощупь тыкал новый магазин, но обе кисти у него были забинтованы: и ладони, и каждый палец в отдельности, и он не поподал гнезда. Он тыкал магазин, но не попадал скобкой в гнездо, и не смел опустить взгляда на автомат, потому что отверстия в наведенных стволах гипнотизировали его, и он все тыкал магазином и смотрел, когда же плеснут из этих черных дырочек белые огоньки.

- Падай!…

Ромка опередил выстрелы на миг. Он рухнул на землю, потом сел и уже не смотрел по сторонам, занимался только автоматам. А рядом с ним щедро, заливисто и четко бил пулемет. Сперва по конвоирам, потом - по набегающей цепи.

И вдруг, словно он был и в самом деле громче винтовок и пулеметов, над выгоном раздался уверенный, привычно-командный голос:

- Батальоооон!…

Комбат стоял открыто, свободно; в левой руке штыковая лопата, правая выразительно зажата в кулак. Он сделал паузу как раз такую, что его увидели все, и, когда он понял, что его видят все, резко выкинул кулак в направлении автоматчиков.

- В атаааакууу! Ура!

- А-а-а-а!… - взметнулось над полем.

Это был не крик - это был стон. В нем сплелись и ненависть, и отчаяние, и торжество, и уверенность, и счастье.

Сотни людей разом бросились вперед что было мочи. Охрану забили, зарубили, не задерживаясь, походя, между делом. Но главное - автоматчиков захватили Врасплох, Те опомниться не успели, а красноармейцы уже рядом: до них семьдесят-шестьдесят-пятьдесят метров. И как их много, господи!… Немецкая цепь, еще несколько секунд назад уверенная и неудержимая, попятилась, попятилась - и сыпанула кто куда. Правда, несколько автоматчиков не побежали, они били с пояса в лицо красноармейской ревущей стене; свинец пробивал в ней бреши, но они заливались новыми людьми, рвущимися навстречу пулям, и это было страшней всего. Автоматчиков изрубили. Кто-то поджег бронетранспортер. Он так и не успел повлиять на судьбу боя: сначала молчал, опасаясь побить своих, а потом удрать не дали - изорвали пулями скаты. Сожгли его сгоряча и, пожалуй, напрасно: он еще мог пригодиться. В роще, собственно, боя уже не было. Немцы отступали в стороны, пропуская превосходящие силы красных. С оружием у красноармейцев было все еще плохо: винтовку или автомат имел в лучшем случае один из десяти, но численно они в несколько раз превосходили аэродромную команду, и атакующий порыв умножал их силы.