Его колотила нервная дрожь, и он придержал рукой свой подбородок, потому что подбородок плясал, и клацали зубы - слова невозможно произнести. Он содрогался от нетерпения. Он готов был хоть сейчас, сию минуту выхватить свой «вальтер» и с криком «а-а-а-а!.» побежать, броситься на этот холм, врезаться в него напрямик, напролом, разрыть, разметать - не глядя - всех подряд… всех подряд…
- Пока… не подавим пулеметы… - с трудом говорил силезец, словно в раздумье придерживая челюсть, - нам туда… нечего соваться, господин майор. - При этом майор чуть повернулся, по мере сил прикрывая его от взоров солдат. - Пока не подавим пулеметы… Эти пулеметы… прямо как дьяволы, господин майор., Вы же понимаете… когда перекрестный огонь - от него не спрячешься…
- Очень жаль, - сказал Иоахим Ортнер. - Очень жаль, что вы не знаете, как подступиться к ним. - Он поглядел на часы. - Атаку начнете ровно в шесть.
- Слушаюсь… господин майор.
- Взрывчатку, конечно, всю побросали там?
- …Так точно, господин майор.
- Назначьте новые пять групп. По три человека. Да, по три - это как раз достаточно. Пусть они прежде всего имеют в виду взрывчатку. Иначе ваш пыл будет бессмысленным.
- Так точно… господин майор…
- Батарея будет бить по пулеметам. Это все, чем могу помочь. Кстати, почему б вам не пропустить стаканчик? Утро свежее.
- Слушаюсь, господин майор… Разрешите… и моим парням?
- Конечно. Все, что положено роте - полному составу, естественно, - выдайте сразу.
И пошел к себе на КП.
Без десяти пять. До атаки семьдесят минут Иоахим Ортнер собирался употребить их с толком. Он хотел понять, с кем имеет дело. Вызвал фельдшера, и когда лейтенант примчался (к счастью для него, он не носил очков, чем подкупил майора; майор терпеть не мог очкариков, тем более в армии), приказал ему выслать две пары санитаров с носилками, дав каждой паре по флажку с красным крестом.
- Помилуйте, господин майор, да их просто перестреляют! - изумился фельдшер.
- Может быть, - меланхолически кивнул Иоахим Ортнер, - а может быть, и нет.
- Но ведь это… Это уже четверть века никто не соблюдает! Еще с прошлой войны. Да и флажков таких у нас нету
- Сделайте. И чтобы через пять минут, - майор поглядел на часы, - я видел, как санитары бегут к холму. Слышите? Только бегом. У нас мало времени. Там умирают их товарищи!…
- Слушаюсь, господин майор.
- В утешение им скажите: при первом же выстреле в их сторону приказ теряет силу.
Эксперимент дал отвратительные результаты русские по санитарам не стреляли. И если в первой экспедиции санитары подобрали кого попало и тут же припустили назад, то во второй они уже выбирали именно тех, кому помощь нужна прежде всего, а перед третьей парой перевязали вообще всех раненых на склоне, причем осмелели настолько, что осмотрели и тех. кто добежал почти до самых пулеметов, но среди них живых не было ни одною.
Дело плохо, думал Иоахим Ортнер. Выходит, это идеалисты. А идеалиста победить невозможно. Его можно только убить.
Он предпочел бы даже фанатиков. Фанатизм слеп - и его несложно одурачить; он предельно напряжен - значит, найди критическую точку, и он сломается от легкого удара. Но фанатики расстреляли бы санитаров, не задумываясь…
Вторая атака вышла нескладной. Майор немного от нее ожидал, хотел выиграть время. Ну, время он выиграл, пусть даже за непомерную цену. А как им распорядиться? Делать что?
Рота поднялась и пошла к холму в полной тишине. Цепь была редкая и не производила впечатления силы. Но что-то все же таилось в этом зрелище. Даже с гауптмана Клюге соскочила показная бравада. Он то и дело одергивал китель, пытался острить с другими офицерами, но получалось нелепо, и он тут же говорил «извините». Майор поймал на себе несколько его быстрых взглядов, которых сразу не понял; причина их выяснилась в самый последний момент, когда гауптман, переборов возникшую накануне антипатию, спросил:
- Майор, если не секрет, из каких вы мест?
Все дело было в тоне. Он как бы говорил: сейчас начнется бой, и, возможно, кто-нибудь из нас его не переживет; так почему бы в такую минуту не забыть мелочные счеты? Ведь как приятно, когда рядом человек если и не близкий, то хотя бы открытый и понятный…
В глазах майора Ортнера это было признаком слабости, непростительной для офицера.
Он даже бинокль не опустил. Сказал отрывисто:
- Вам пора, гауптман.
Тягачи заревели и поволокли пушки из ложбины. И тут выяснилось, что гауптман дал маху: выезд из ложбины оказался единственным. Батарея выдвинулась на позицию не вся сразу, а поочередно, орудие за орудием. Счастье, что ни один из тягачей не забуксовал на рыхлом склоне, тогда бы вообще ничего не получилось. Да и красные прозевали начало маневра. Уже вытягивали последнюю пушку, когда поблизости разорвался первый осколочный.
Красные не спешили. Да и наводчик у них был никудышный. Только после четвертого выстрела был ранен один из комендоров. За это же время батарея успела осыпать снарядами и танк и бронеколпаки. Но пятый осколочный сразил еще двух комендоров, а шестой лег точнехонько посреди позиции и внес смятение.
Телефонист подал, трубку.
- Господин майор, позвольте отступить, пока нас всех не перебили, - срывался на дискант голос Клюге.
- Ни в коем случае Продолжайте бой, - ровно сказал Иоахим Ортнер. - Вы же понимаете, гауптман, сейчас только от мастерства и мужества ваших людей зависит успех атаки.
И не стал больше слушать, отдал пищавшую трубку телефонисту.
Он не лицемерил. Действительно, сейчас все зависело от Клюге. Подави он пулеметы красных - и доту не удержаться, потому что рота шла хорошо, хотя ей уже доставалось от осколков своих же снарядов. Что поделаешь, на это приходилось идти, лишь бы молчали пулеметы.