Баллада об ушедших на задание. Дот - Страница 58

Они взяли под козырек и разошлись - маленькие фигурки на огромном, белом от солнца, побитом снарядной оспой склоне холма.

19

Тимофей не поверил ни единому слову майора; смысл разговора передал ребятам коротко: «Смесь провокации с дезинформацией». Это было им знакомо и понятно.

Их удивляло одно: где Красная Армия? Ее непобедимость была для них аксиомой, а собственный успех как бы подтверждал эту истину. Ведь каждый судит по себе, и если впятером они сумели дать крепкую трепку фашистам, то можно себе представить, что б они здесь навертели, будь их пятьсот - пять тысяч - пятьсот тысяч… Прямиком до Берлина бы дошли! - и никакая сила не смогла бы их остановить.

Вот они и удивлялись - что произошло.

Сложный был вопрос. И чтобы не возникло кривотолков, Тимофей в первый же спокойный день провел открытое комсомольское собрание. Повестка исчерпывалась единственным пунктом: о текущем моменте.

- Я считаю, - сказал Тимофей, - что тут возможны два варианта. Первое: наши впускают врага в заранее подготовленную ловушку, чтобы потом встречными клиньями затянуть мешок, окружить ударную группировку. («В таком случае наш дот ломает весь замысел генерального штаба», - подал реплику с места Страшных, на что докладчик строго и убедительно ответил: «Разговорчики!») Второе: временный успех врага на этом участке стал возможен благодаря внезапности коварного нападения и огромному превосходству в силах, чему каждый из нас был свидетелем именно на этом участке. Но долго это продолжаться не может. Красная Армия ответит ударом на удар и выметет врага со своей территории.

Тимофей считал более вероятным второй вариант.

- А еще я хочу сказать, - подчеркнул он в завершение своего доклада, - что лично у меня большие надежды на пролетариат Германии и покоренных ею стран. Я считаю, они просто обязаны подняться против коричневой чумы. Из солидарности с нами.

Жизнь в доте упорядочилась Последние следы партизанщины были ликвидированы, когда Тимофей объявил, что входит в силу устав гарнизонной и караульной службы Только Чапа не понял, что это означает, и вечером получил взыскание за отсутствие чистого подворотничка.

А потом и Сане Медведеву стало получше. У него обгорели лицо и руки; грудь тоже обожгло, но несерьезно. Лечили его по народному, предложенному Чапой рецепту: ожоги залили зеленкой и отправили загорать, мол, солнце и не такие хворобы врачевало. Рядом с входным люком в глубокой воронке ему разровняли место, постелили одеяло, и он лежал там лицом к солнцу, поворачивая руки то одной стороной, то другой и спускаясь в дот только по тревоге или к столу. Он не жаловался на боли, но по ночам, забываясь ненадолго в дремоте, начинал метаться и стонать. На четвертый день толстая кора на лице и руках стала лопаться. Саню заливал гной, и он наотрез отказался спускаться в жилой отсек, потому что запах от ран шел тяжелый, а он все равно не мог спать. Это продолжалось двое суток. На третьи он заснул прямо на солнце. Ребята думали, что это от изнеможения, но, когда он проснулся под вечер, оказалось, что почти все язвы затянуло, и с того дня дело пошло на поправку.

Четверо боеспособных - это было не густо. Дежурили по двое; люки, ведущие к пулеметам, держали открытыми - немцы окопались рядом, в любую минуту могли броситься на штурм. И хотя дни тянулись в тишине и покое, монотонные, усыпляющие, красноармейцев это ожидание не нервировало. Пограничники - они привыкли к дозорной службе, они могли ждать столько, сколько бы потребовалось, и вполне вероятно, что, продлись это хоть целый год, не было бы минуты, когда враг застал бы их врасплох.

Дот и осаждающий его батальон - эта система устоялась, утряслась и на стороннего наблюдателя, быть может, произвела бы впечатление и естественности и стабильности. Но в том-то и дело, что ни естественной, ни тем более стабильной эта система быть не могла. Потому что - и Тимофей не забывал об этом ни на минуту - дот держал врага за горло, перекрывал важнейшую магистраль; другая дорога была несравненно хуже - однорядная, вся в выбоинах, с горбатым булыжником. А уж какой она гак выписывала по горам - о том и говорить не стоит. Но вот уж который день знойная тишина плыла над долиной, не нарушаемая ни единым выстрелом. Казалось, дот и осаждающая часть одни только и остались во всем мире. Ситуация была настолько неестественной и дикой, что даже в стойком сердце Тимофея поселилась смутная тревога, ожидание какой-то новой несообразности. Он не выдумывал страхов хотя бы потому, что был уверен в непродолжительности ж этой тишины, и присутствия здесь немцев, но в его подсознании шла своя работа - и вот однажды приснился Тимофею сон.

Приснилась ему эта долина. Пейзаж весь выдержан в точности: и горы вокруг, и река излучиной, и шоссе блестит. И холм на месте, как положено. Вроде бы тот же, да не совсем. Вместо обожженного камня, вместо обнаженной, испепеленной земли - прекрасный луг с высокой жемчужной травой, со щедрыми июньскими цветами. И там, где надлежит быть дату, стоит рубленая изба-пятистенка, вся в резьбе по наличникам да перильцам. А он, Тимофей, сидит на высоком крылечке, форма на нем новенькая, отутюженная, держит для форсу папиросу «Казбек», хотя сроду не курил, и смотрит, как идет к нему через луг немецкий майор с белым флагом из салфетки. До него еще далеко, а зеркальные его сапоги словно под самым ухом скрипят.

Подходит майор, честь отдает. Как воюется, господин пограничник!… Да ничего вроде, майор, не жалуемся… Понимаю. Может, в чем нехватку испытываете, недостачу, так сказать?. Да вроде бы по всем пунктам порядок… Понимаю. А все ж позвольте сделать вам небольшой презент, господин пограничник. Сейчас мои люди подойдут, так уж вы по ним, голубчик, не стреляйте.