Баллада об ушедших на задание. Дот - Страница 61

Удобного случая они не ловили - когда еще такой представится, и представится ли вообще! - просто в заранее определенный момент поодиночке просочились через оцепление, собрались в условленном месте и припустили что было духу через лес.

Тимофей прикинул: их хватятся самое позднее через полчаса; еще столько же времени загубят на организацию погони. За час мы уйдем далеко, рассуждал он, до шоссе доберемся, но вот достанет ли времени, чтобы транспорт какой захватить - вопрос…

Это зависело от удачи.

Красноармейцам не повезло.

На повороте шоссе они нашли удобное место для засады и подрубили подходящую ель, необыкновенно пушистую; сбрось ее на дорогу - и преграда покажется непреодолимой; на деле ее вполне могли сдвинуть два человека. Оставалось дожидаться одинокой машины.

И тут появились преследователи.

Еще недавно это были такие же красноармейцы, свой брат, с теми же солдатскими шутками, с той же мудростью жизни. Но плен изуродовал их души. Вступать в переговоры с ними было бессмысленно: раз они пошли на это дело, чем они лучше гитлеровцев? - быть может, даже хуже…

Но это была лишь часть погони, с минуты на минуту могли появиться остальные. К счастью, на шоссе показался бронированный вездеход. В нем не могло быть много врагов. Ель упала точно. Красноармейцы залегли в кюветах по обе стороны шоссе, и когда немцы выбрались из машины, расправились с ними.

Красноармейцев попытались задержать на первом же контрольном посту, но они были готовы к этому и не жалели патронов. И потом, пока вырвались из Карпат, они уничтожили еще три поста, и к рассвету следующего дня переоделись на всякий случай во все немецкое. На мосту через речку не было часовых - такой это был глубокий тыл. Но в доте обязательно кто-то должен быть, решил Тимофей: приметное место, для поста лучше не сыщешь. Они остановили вездеход у подножия холма, поднялись, ничуть не таясь, прямо к доту - ив упор перестреляли охрану. Потом загнали вездеход в тыл холма, к старице, и решили дождаться ночи.

Это был спокойный день. Они отдохнули вполне, только Чапа жаловался, что «спать було дуже погано: гостинец под боком, хвашистские машины як скажени ревуть». Они не собирались здесь задерживаться: взорвут дот и дальше на восток. Но одного они не учли - своей памяти. И когда прошла усталость и наступили минуты благодушия, и радость узнавания сделала все праздничным: и графическую четкость гор, и шоссе, и редкие машины, которые так красиво катили по нему, тогда они снова вспомнили, что красивенькие машины - это враг, а у них в руках - проверенное оружие…

Нет, они не собирались снова вступать здесь в бой, об этом пока и мысли не было. Это было прошлым, пронизанным сожалением о невозвратимости его. Оно тревожило, создавало неуют и неудовлетворенность и досаду на себя… Все же дальше этих смутных чувств не пошло бы, если б ситуация осталась прежней - нейтральной к ним. Но она вдруг изменилась.

Сначала этого не заметил никто. Но как бывалый шофер, даже специально не прислушиваясь, улавливает малейшую перемену в привычном гуле двигателя, так и они почувствовали несоответствие. И сразу поняли причину: еще недавно шумное шоссе опустело. Словно кто-то далеко в горах остановил движение. Безжизненное, белое на солнце шоссе как сверкающий меч рассекало долину.

Стало удивительно тихо.

Но не принесла покоя эта тишина.

От ущелья докатился приглушенный расстоянием рев моторов. Вот уже на мосту появился танковый дозор, вот и второй за ним, а следом и голова колонны втягивается в долину. Как в июне, как в тот самый первый день - темная скрежещущая масса: по серебристой ленте - лента стали.

Как тогда…

Все как тогда. Только тогда в доте было вдоволь и боеприпасов, и еды, и со дня на день должны были подойти свои - ударить с востока и погнать фашистов по этому шикарному шоссе на запад, аж до самого Берлина. И разве тогда кто-нибудь из пяти думал о подвиге? о смерти? Ударили больше от обиды, от бессильной ярости; больше для самоутверждения, и уж совсем не рассчитывая чего-то серьезного добиться, что-то большое совершить. Ударили, уверенные, что сами в любую минуту от ответного удара увернутся, выйдут из игры… Они ухлопали здесь врагов дай бог сколько - целое кладбище в долине появилось. А чего добились? И что изменится оттого, что вот сейчас, здесь, сегодня они пятеро убьют сколько-то, фашистов? Что изменится там, на востоке, где в бесконечном далеке, в пятистах километрах отсюда, наступают фашисты? Наступают на юге и на севере…

Ничего не изменилось. И не изменится. Напрасны были их ратные труды, и героизм, и мука. Что б они ни делали - снова и снова будут выползать с запада эти стальные колонны.

- Я никого не неволю, - сказал Тимофей. - Время есть. Кто хочет - еще можно уйти.

Чапа облегченно перевел дух:

- Так шо, товарыш командир, наш запас звесный: восем осколковых, три ящика хвугасов, три ящика бро-невбойных. Те-те-те! - збрехав, товарыш командир. Один ящик розтрощеный, там токечки три броневбойных снарядов, а вкупе - тринадцать.

- Их же немного, - сказал Саня. - Разрешите, товарищ командир, я сразу все подам наверх, чтобы помогать здесь.

- Разрешаю… Помнишь, Чапа, куда наводить? Сто метров за водостоком.

- Отож. Щасливе местечко. - Он вдруг снял наушники и повернулся к товарищам. - Стривайте, хлопцы! А знамя?…

Льется на долину тихое предвечерье. Мир и покой.

- Знамя будет.

Тимофей спустился в жилой отсек, нашел чистый комплект постельного белья, достал простыню и разорвал пополам. Все равно великовато… Ладно. Взял из пучка несколько прутьев арматуры и поднялся в каземат.