Баллада об ушедших на задание. Дот - Страница 63

Их убивали пули, и тогда считалось - повезло парню, потому что недолго мучился, потому что редко кто из них так умирал. Потому что были у них иная жизнь, и судьба иная, и иные счеты со смертью Потому что никто не видел их могил, и дождь не смывает сурик с их безымянных дощатых обелисков.

Потому что они были разведчики.

Да, сначала о том, как они умирали.

Ведь может случиться, что однажды придет и твой час. Судьба явится тебе в лице командира дивизионной разведроты. Двадцатилетний старший лейтенант с испепеленными глазами, он будет медленно идти вдоль вашего серого строя, угадывая, кем восполнить образовавшийся после разведки боем дефицит. Заглянет и тебе в лицо, только выберет других. Но когда им, перешедшим в новое качество, он прикажет: «Разведчики, два шага вперед», - ты тоже сделаешь эти два шага. И вся прошлая жизнь уйдет далеко-далеко. У тебя останется только сегодняшний день и твое задание, и ты узнаешь, как шаги часовых отдаются прямо в сердце, и хрип рукопашной, и лай собак, которые идут по твоему следу. И однажды ты скажешь, что сможешь задержать их минут на десять, уж десять минут - это наверняка, и у тебя не станут оспаривать твое право, уйдут, чтобы выполнить задание, а ты пересчитаешь патроны и отложишь один, и заставишь себя не думать о том, что возможна осечка…

И настанет твой самый длинный день.

1

Масюра был раскрыт на второй месяц пребывания в разведшколе. Раскрыл его Язычник, преподаватель немецкого, который, впрочем, языку не обучал - это делали другие; он же подключался время от времени: «ставил» курсантам произношение. Язычником прозвали его курсанты еще довоенных выпусков за увлечение боготворчеством варваров. Сейчас об этом уже никто не помнил, но кличка держалась крепко, приобретя новую, этимологическую основу: язык - язычник. Это было понятно и приятно своей простотой.

Язычник был весь какой-то дряблый и нескладный, хотя таким он был не всегда. Прежде это был статный и довольно полный человек; однажды он пережил тяжелое потрясение и сдал в одночасье. С тех пор глаза его погасли, кожа на лице висела тонкими безжизненными складками, и даже в фигуре что-то сломалось, так что самый лучший костюм выглядел на нем ужасно.

После второго занятия с Масюрой он попросил начальника школы принять его. Кабинет генерала был узкий и неуютный. Двухтумбовый письменный стол, во, семь стульев в серых парусиновых чехлах, ровнехонько построенных вдоль левой стены (кресел в рабочих помещениях генерал терпеть не мог), - вот и все. Два сейфа в правой стене, над ними - портрет Сталина. Всю стену над стульями занимала огромная карта Германии, по которой специализировалась разведшкола.

Еще год назад в этом кабинете висела и карта Советского Союза - сбоку от генерала, рядом с письменным столом, очень удобно: чуть повернулся - и все отлично видишь. Но однажды в Комитете он увидел у своего бывшего курсанта - и тут же выцыганил ее - отпечатанную в Лейпциге карту, невероятно компактную: она вся умещалась на письменном столе, там и лежала теперь под листом плексигласа Это был полиграфический шедевр, более подробной могла быть только двухверстка. Правда, разглядеть на ней что-либо можно было лишь через сильную лупу, но и в этом была своя прелесть. Лупа всегда лежала на столе, генерал купил ее по случаю в комиссионке на Арбате. Лупа была массивна, щедро закована в медь, с удобной медной же ручкой; стекло покоилось в оправе бесцветное, как вода в блюдце. Генерал редко брал ее в руки.

После ремонта генерал не велел вешать прежнюю карту на место, и первое время ему очень её не хватало. Она была непритязательна и уютна; она была привычна; три года генерал отмечал на ней синими и красными угловыми скобочками все перипетии войны, утраченные и взятые населенные пункты. Теперь он к этому занятию охладел, может быть потому, что ему было жаль новой карты.

- Мне бы не хотелось, товарищ генерал, поднимать напрасную тревогу…

Они были знакомы много лет, причем знали друг друга довольно близко, так что Язычника не смущали ни чин собеседника, ни обстановка. Просто он все еще оставался глубоко штатским человеком, и потому, даже стараясь выразить какую-либо мысль коротко, должен был сделать хоть небольшой разгон.

- …и я вовсе не стремлюсь узнать лишнее, хоть одним глазом заглянуть в вашу кухню. Помилуй бог! Мало ли что у вас на уме, что вы там готовите. Но если я вижу несоответствие, я должен предупредить, не так ли?

Добродушно улыбаясь, генерал кивнул.

- Я по поводу курсанта Масюры…

Он опять сделал паузу; и вдруг генерал понял, что видит перед собой преобразившегося человека. Да ведь ему еще нет и пятидесяти, подумал генерал, вспомнив, что вот таким же предстал перед ним когда-то моложавый профессор Кёльнского университета… Когда же это было? В тридцать пятом? Или даже раньше? В те годы профессор любил и умел одеваться, у него были элегантные светлые костюмы, один даже в крупную коричневую клетку, вспомнил генерал, очень броский был костюмчик. Но вот}же несколько лет он, как говорится, не вылезает из одной и той же тройки темно-синего бостона. Генерал пригляделся. Нет, костюм выглядел неплохо, нигде не потерся, не лоснился. Может быть, профессор заказал сразу два одинаковых костюма? Вряд ли. Значит, лицованный. Бостон неплох, довоенная, работа, не то что нынешнее гнилье «мейд ин ингланд»…

- Как вам известно, товарищ генерал, на каждого курсанта я получаю карточку с данными о его родном языке, месте рождения и самых значительных географических перемещениях, если таковые были Все это мне необходимо, чтобы заранее подготовиться к работе с курсантом. Когда «ставишь» человеку определенный диалект, не мешает сразу знать, что окажется лишним, а что пригодится.