Баллада об ушедших на задание. Дот - Страница 83

И вот в такую нескладную минуту Малахов затеял третью попытку найти фон Хальдорфа.

Хотя у него были чрезвычайные полномочия, и он не без основания рассчитывал на доброе к себе отношение фронтовых «тузов», от которых зависела поддержка операции, у Малахова создалось впечатление, что он уперся в стену.

Воздушно-десантный батальон, которым он имел право в случае нужды воспользоваться, оказывается, уже несколько дней сражался где-то в районе Белостока. И штурмовики, обещавшие поддержку, перебазировались под Минск. А прилетевшими им на смену эскадрильями командовали незнакомые люди. Мы знать ничего не знаем, говорили они Малахову. Вот пусть начальство спустит приказ - тогда пожалуйста; сделаем что надо в лучшем виде.

Малахов принял это спокойно. Что-то в нем умерло, и это отразилось в его облике, да так, что было заметно всем. Он превратился в живой автомат, который, методично преодолевая препятствие за препятствием, неумолимо идет к цели. Он ходил из штаба в штаб, и хотя в проекте приказа о наступлении все еще не было окончательно установлено, какие авиационные корпуса после нанесения удара на главном, львовском, направлении будут переброшены южнее, на станиславское, которое как раз интересовало Малахова, он все-таки сумел договориться с летчиками о взаимодействии. Потом занялся «выбиванием» десанта. Все это решали генералы, генералов было много; они говорили «голубчик ты наш», и «дружок», и «милый Алексей Иннокентич», и другие ласковые слова; они готовы были наобещать золотые горы, но решать никто не хотел и потому каждый спешил спровадить Малахова к коллеге. Однако дело было ясное и нужное, и в конечном счете разрешилось положительно. И затратить-то пришлось на это всего полтора дня; если реально смотреть на вещи - не так уж и много.

(Кстати, офицеры из оперативного отдела не приняли версии Малахова. Ни в одной радиограмме не был пропущен контрольный знак; и радисты Смерша, поднаторевшие в этом деле, уверенно заявили, что в работе ключом не заметили каких-либо перемен; наконец, разведгруппа действовала грамотно и единственно верно. Что ж, постараюсь на деле доказать, что вы ошибаетесь, сказал Малахов, подумав при этом, как удобно пользоваться даже такой относительной свободой, какую имел он.)

Одиннадцатого июля под вечер Алексей Иннокентьевич возвратился в отдел и почти до восьми разбирал бумаги в своем письменном столе. Поужинав в офицерской столовой, он заспешил к себе на квартиру и положил в портфель чистое полотенце, зубную щетку и бритвенный прибор, хотя решил еще раньше, что в поиске будет действовать в немецкой форме, значит, и предметы туалета у него должны быть подобраны соответственно; но этим он мог разжиться на месте. Потом он сел в свою «эмку», сказал шоферу: «Давай через Тарнополь, - закрыл глаза и выдохнул еле слышно, словно поставил точку на прошлой жизни: - Все…»

Было еще светло, хотя местами, когда дорога ныряла под темные своды старых тополей, становилось сумеречно. Движение было небольшое. Вот через час-полтора здесь не протолкнешься: последние двое суток перед наступлением - самая лихорадка. Красивая земля, думал Алексей Иннокентьевич, глядя на распаханные холмы с дальними перелесками, с лентами огородов, но не жалел, что больше никогда не увидит этого. Он вообще об этом не думал. С той минуты, как он решил, что пойдет с разведкой, его душа жила одним: ожиданием. Она терпеливо аккумулировала в себе ненависть. Встретиться лицом к лицу, и из автомата - от живота - в упор!… Он так это ясно себе представлял, так живо, что содрогался даже и пальцы непроизвольно сжимал до онемения. О боже, шептал он, дожить бы, дождаться бы; кажется, зубами глотки бы им грыз…

Он забыл на время, что он разведчик-профессионал, что у него совсем другая работа. Он сам поставил диагноз, и сам определил себе лечение, и наслаждался мыслью, что сможет, как все, как другие, как рядовые солдаты. Хоть один раз в жизни!…

За Тарнополем дорога пошла прямо на юг. Здесь движение стало еще меньше. Шофер прибавил газу. Ночь летела им навстречу, сухая, жаркая, черная, и только контрольные посты и длинные вереницы «студебеккеров», которые приходилось время от времени обгонять, напоминали о войне.

Капитан Сад встретил Малахова настороженно, с нескрываемым внутренним сопротивлением: не забыл их первого разговора. Намерение присоединиться к поисковой группе пришлось ему тем более не по душе.

- Это связано с большим риском, товарищ подполковник, - попытался воспротивиться он.

- Знаю.

- Боюсь, что не совсем…

- А вы не боитесь, что мне не понравится ваш тон? Они сидели друг против друга в просторной чистой горнице. Между ними был небольшой стол, застланный старенькой рядниной, сейчас пустой, если не считать светильника, сделанного из гильзы от сорокапятимиллиметровки, сплющенной по горловине. Светильник стоял чуть в стороне, чтобы не мешал видеть друг друга.

- Почти все опытные ребята ушли с первой группой, - сказал капитан Сад. - Мне придется вести мальчишек. Других не осталось.

Малахов с трудом подавлял в себе досаду. Нет, не таким представлял он этот разговор - разговор перед уходом в разведку, на который зачастую отпущено совсем немного слов, бывает - всего две-три фразы, вроде бы и несущественных, если поглядеть со стороны, но именно в них рождается то безграничное взаимное доверие, которое там, за линией фронта, становится твоей надеждой и силой, дает ответ: будешь ли ты, вернешься ли, выполнишь ли свое задание…

Впрочем, а мог ли быть иным этот разговор? - подумал Алексей Иннокентьевич. Вряд ли. Ну представь себя на месте этого капитана - кого он во мне видит? Очевидно, охотника за острыми ощущениями или внеочередным орденом. Не иначе. А он уже думает о деле, о своем задании, и от мысли, что сидящий перед ним штабной чиновник вдруг в какой-то момент начнет вмешиваться, подавать советы, а то и командовать, - от одного этого ему муторно становится. Он прав, этот капитан Сад, заключил Алексей Иннокентьевич, но ведь и я прав тоже. Жаль, этого он сейчас не поймет… да я и не стал бы объяснять! Он обязан подчиниться, и выполнит приказ - большего от него в данную минуту и не требуется. Но когда мы выйдем на последнюю черту, оно должно уже будет жить в нас - наше взаимное доверие. А для этого первый шаг нужно сделать уже теперь; трудный шаг: нужно пойти на компромисс. Человек должен знать это сам, этого объяснить невозможно в такую минуту. Как жаль, что сегодня - пока что - это придется делать мне одному…