Перед танком было пусто. И под ним никого.
Ромка стал красться вдоль танка и увидал сразу всех трех немцев. Пожилой толстяк был уже далеко, он тяжело бежал к мотоциклу по развороченному гусеницами дну лощины и даже не оборачивался. Возле мотоцикла, спрятавшись за него и пристроив винтовку на багажник, сидел на корточках второй. А третий был неподалеку. Он неторопливо пятился и едва увидел Ромку - выстрелил не целясь. Тотчас же хлопнул выстрел из-за мотоцикла.
Страшных старательно прицелился. Мимо. Прицелился еще старательней. Опять мимо! Что за дрянь оказался «вальтер»!
Не обращая внимания на выстрелы немцев, Страшных забарабанил рукояткой «вальтера» по броне.
- Герка, ты видишь их?
- В натуральную величину.
- А ну попробуй из пулемета.
Но из пулемета не пришлось. Едва башня танка начала поворачиваться, немцы разом ухватились за мотоцикл и откатили его за крайний БТ. Потом завелись - и звук рассеялся за скалой, за которой ложбина поворачивала к шоссе
- Ото б и нам добре умотать у другой бок, - сказал Чапа.
Тимофей был без сознания. Его вынесли наружу, и, пока Залогин и Страшных выкладывали возле башен обоих БТ пирамидки из фугасных снарядов, Чапа смастерил носилки. Он сделал их на совесть, с ременными заплечными петлями, а то ведь тащить носилки руками - надолго не хватит. Он еще возился с носилками, когда в конце лощины появились немцы. Хорошо, что заметили их вовремя. Страшных развернул башню тридцатьчетверки и ударил осколочным. Прицелиться он не успел, выстрел был явно неудачным, но немцы залегли. Второй выстрел был получше, а после третьего они отступили за скалу. Тут в люк заглянул Залогин и сказал, что они уже готовы, сейчас понесут Тимофея; через пять минут можешь с этим делом кончать. Ага, сказал Страшных, и для острастки еще дважды ударил осколочными под скалу, потом зарядил орудие фугасным, прицелился под башню БТ, где лежали снаряды - и промазал. Он и во второй раз промазал, но после третьего рвануло так, что от БТ почти ничего не осталось. Другой БТ удалось уничтожить с первого же раза. Страшных еще задержался, чтобы взорвать тридцатьчетверку, и неторопливой рысью побежал за товарищами.
Трудно сказать, сколько они прошли за этот день километров. Сами они считали, что не меньше двадцати, все-таки шли без малого до сумерек. Правда, до настоящего темна оставалось еще не меньше часу, но им встретился подходящий ночлег - сеновал с остатками прошлогоднего сена. Этим пренебрегать не следовало. Единственное село, которое им довелось обойти стороной, было полно немцев. Кто мог поручиться, что в следующем будет иначе?
Ужин был более чем скромен - по бутерброду на брата. Приходилось экономить. К тому же известно, что на порожнее брюхо спокойнее спится. Иное дело завтрак - без него и работа киснет.
Спать улеглись невеселые.
- Соображением хочу поделиться, - сказал Залогин, ворочаясь в сене. - Об одной принципиальной ошибке.
- Думаешь, зря за шоссе держимся? - отозвался Страшных.
- Уже почти уверен. Ты сообрази, дядя, Гитлер мог навалиться как раз вдоль шоссе, на узком фронте. А чуть в стороны - и его уже нет. И там Красная Армия. Ну?
- И сколько же в этом «чуте» будет километров?
- Ну, может, полста… а может, и больше.
- Мне не подходит, - сказал Страшных. - Много.
- Чудило! Это ж до линии фронта. А я убежден: стоит нам отвернуть в глубину, как сразу же повстречаем своих. Горемык вроде нас. Только поумнее нас: они не лезут черту в зубы и держатся подальше от этой проклятой дороги.
- Мне не подходит, - сказал Страшных, - я уже во как сыт одним умником.
- Я тебе серьезно говорю.
- А я шучу? Сообрази: встречаем какого-нибудь умного парня с кубарями. Обрадуется он нам? Еще бы! Заржет от счастья! Команда, что и говорить, дай бог. Только вот Тимоша будет лишним. Обуза. Ну мы с ним возимся понятно почему. А лейтенант не поймет. Он скажет: «Целесообразнее не тащить младшего сержанта товарища Егорова, мучить его и лишать себя мобильности, а оставить на попечение советских товарищей колхозников». Ты понял? «Це-ле-со-образ-нее», - отчеканил Страшных. - Он объяснит нам: «Это не жестокость. Это суровая необходимость. Война диктует свои законы». И в первой же хате мы сбросим Тимошу на попечение какой-нибудь бабы или деда и даже узнать не сможем, что это за дед, может, он первейшая сука во всем районе и ждет не дождется своих любименьких фашистов.
- Ну ты это зря, дядя, - сказал Залогин. - Чего вдруг мы его бросим? И не подумаем.
- Прикажут - так и бросишь.
Они помолчали, и тогда подал голос Чапа.
- Хлопцы, а шо я вам скажу… На такому от харче далекочки не удерем.
- А я думал, ты спишь, - удивился Страшных.
- Не-а, брюхо не даеть. Говорить со мною. Мысли усякие нашептывает.
- Чревовещатель! - прыснул Залогин.
- И какие ж это мысли оно тебе «нашептываеть»?
- А то, что бегем по-дурному. И товарыша командира жалко. Самое время остановиться.
- Прямо здесь? На этом вот сеновале?
- Не-а, тутечки погано. Открыто отусель. Немец наскочит сдуру - куда тикать? - усе ж кругом видно… И за харчем далекочки бегать.
- Найти бы лесника! - Залогин наконец-то сообразил, к чему гнет Чапа. - У него и припас должен быть, и живет он небось в какой-нибудь дыре, на отшибе.
- Ото ж я и говорю…
- Он гений, - мрачно сказал Страшных. - Самородок. Неотшлифованный бриллиант… Я его отшлифую, Залогин, а из тебя сделаю к нему оправу. И буду носить это кольцо на большом пальце правой ноги. Не снимая даже на ночь…
Утром они пересекли старую границу.