Но тут он взглянул на шоссе, и зрелище, которое увидел лишь сейчас - движение гитлеровской армады, - настолько его потрясло, что на какое-то время он забыл обо всем. Он даже думать не мог толком, смотрел - и все.
Самоходки, танки, машины с солдатами, артиллерия, бронетранспортеры выкатывались из далекого, серого от зноя леса, новенькие и свежевыкрашенные, почти без интервалов, а чаще впритык; колонна выползала, как дождевой червь из рассохшейся земли, и голова этого червя терялась где-то за спиной у Тимофея, в покрытых аккуратными перелесками, распаханных холмах, которыми здесь начинались предгорья Карпат.
Он не испугался. Он только решил, что надо бы все это подсчитать и запомнить, - сказалась привычка, выработанная тремя годами службы на границе. Но откуда начинать счет? Стальная орда текла однообразная и безликая, чуть ослабишь внимание - тут же собьешься. А я не поштучно, я вас до подразделениям буду брать на заметку, злорадно подумал Тимофей и начал считать, хотя и понимал, что никуда эти данные сообщить не сможет.
- Слюшай, - затеребил его немец, - я мог ды-ды-ды - и тебе капут. Абер я дарю тебе жизнь. Вита нова! Теперь я твой второй муттер. Твой мама.
- Довольно болтать, Харти, - раздался за спиной Тимофея незнакомый голос, он чуть повернул голову и увидел сапоги. Сверкающие, новенькие сапоги бутылками. Как же я мог забыть о них! - подумал Тимофей. Это было так явственно, это не могло быть бредом…
Он взглянул выше и встретился глазами с офицером.
Это был майор. Ему еще не было и тридцати. Лицо спокойное, немного усталое; в светлых глазах угадывалось любопытство; оно просвечивало через холодную спесь, и Тимофей понял, что предчувствие не обмануло, что именно от этого майора будет зависеть дальнейшая судьба.
- Виноват, господин майор, - подхватился Харти.
Майор держал руки за спиной, оттуда выглядывало что-то вроде хлыста. Зачем ему хлыст? - удивился Тимофей. Или он на лошади?…
- Переведи ему, Харти… Он пограничник - это нехорошо… - Майор помедлил, Харти воспользовался этим и перевел. - Но у него маленькая геометрия, - майор ткнул стеком в два малиновых треугольника на петлице Тимофея, - значит, и маленькие грехи… если он раскаивается и готов начать новую жизнь, его можно простить.
Харти опять перевел. Тимофей понял, что от него ждут ответа, и решил не отвечать, но с губ само собой сорвалось «гут»… А ведь еще нынешним утром ему показалась бы нелепой даже мысль о каком бы то ни было разговоре с фашистами. А сейчас не только слушает - делает вид, что соглашается. Он унижен? Да. Побежден? Да. Сломлен и сдался?…
Тимофей покосился на окопы. Он всегда знал, что скорее убьет себя последней пулей, чем сдастся врагу. Но сложилось иначе. Значит, опять кинуться на них, напроситься на пулю?… А кто отомстит за ребят?
Другие?
А почему не ты? Почему ты не хочешь оказаться сильнее и хитрее своих врагов? Выжить, вырваться и отомстить? Победить, наконец? От какого Тимофея Егорова будет больше пользы: от погибшего гордо, но бесполезно, или от активного бойца?…
Он досадовал, что во второй раз не бросился на фашиста сразу и все как-то решилось само собой. Ему было стыдно, что он остался живым, - Тимофей победил этот стыд. Чтобы отомстить, я должен выжить, это он усвоил твердо. Я должен выжить. Чего бы это мне ни стоило. Любой ценой!…
- Я сделаю все как надо, герр майор.
Это майор понял без перевода.
- Отлично, - сказал он, и вдруг Тимофей увидел в его левой руке свою кандидатскую партийную карточку. Стек легонько щелкнул по ней. - Ты хотел стать большевиком?
Я должен выжить… должен… - стучало в мозгу.
- Да, - сказал Тимофей.
- Печально… Переведи ему, Харти, что фюрер приказал уничтожать всех большевиков. - Он слушал Харти, кивал, но следил только за выражением лица Тимофея. - А теперь переведи, что между «хотел» и «был» качественная разница, и мы это понимаем. - Он опять терпеливо дождался конца перевода. - А теперь спроси, хочет ли он сейчас вот на этом месте быть убитым.
- Я хочу жить, - сказал Тимофей, почти физически ощущая, как бьется в мозг: ты должен, должен выжить,.
- Ну что ж, пожалуй, мы забудем это маленькое недоразумение, если ты сейчас ее порвешь, - сказал майор, протянув Тимофею кандидатскую карточку.
Схватить майора за запястье, скрутить его, швырнув податливое тело на фиксатого Харти, на это Тимофею понадобилось не больше секунды. Но смуглый - ах, досада! - уже отскочил назад, и карабин в его руках так ловко, будто сам это делает, скользнул из-под мышки в ладони. Ведь убьет, сволочь!…
Авось с первой не убьет.
Тимофей сделал ложное движение влево, прыгнул вправо (пуля ушла стороной!), схватил горячий стальной обломок - все, что осталось от его самозарядки со знаменитым снайперским боем, встретился глазами со смуглым. Тот не боялся. Глаза горят, смеется, бьет с пояса, не целясь. Будь ты проклят!
Вторая - мимо.
- Кончай его! - крикнул откуда-то сзади майор.
Тимофей метнулся в сторону - дуло пошло за ним; в другую - дуло тоже. Тимофей вдруг почувствовал усталость. Все, понял он, глядя, как палец врага медленно прижимает спусковой крючок.
Его опять не смогли убить.
Очнувшись, Тимофей не удивился. Уж такой это был день. Не пришлось и вспоминать, где он и что с ним: он знал это сразу. Где-то внутри, независимо от его воли, организм уже переключился на иной ритм; мобилизовался с единственной целью - выжить. Человек еще должен был осмысливать новую для себя ситуацию - войну; на это уйдет немало дней, а его природа уже заняла круговую оборону.