Баллада об ушедших на задание. Дот - Страница 4

Тимофей лежал в неглубокой воронке, на дне, и какой-то парнишка бинтовал ему голову. Это был тоже пограничник, но незнакомый. Видать, первогодок с соседней заставы: тех, кто служил по второму году, Тимофей знал хотя бы в лицо.

Пограничник наматывал бинт не глядя, как придется, совсем не по инструкции; такая чалма если часа два продержится - уже благо; обычно они расползаются кольцами куда раньше. Тимофей хотел сделать замечание, но говорить еще не мог, даже руки поднять еще не было силы, а парнишка, как назло, неотрывно смотрел куда-то за спину Тимофея, тянул шею, выглядывая через вспушенный край воронки. Грудь Тимофею он перебинтовал еще раньше. Правда, при этом кончилась гимнастерка: ее правый бок был начисто оторван* только воротничок и уцелел.

Тимофей пошевелил пальцами. В руках пусто… Внутренне цепенея, Тимофей потянулся левой рукой к уцелевшему нагрудному карману. Пусто.

- Не дрейфь, дядя, - сказал пограничник, - твой билет у меня.

- Давай сюда.

- Вот невера! - Свободной рукой он достал из галифе смятую кандидатскую карточку. - Не теряй в другой раз.

- Я вот так ее зажимал. В кулаке.

- Может, вначале и зажимал.

- Меня ковырнуло крепко?

- Семечки. Только шкарябнуло по черепушке. Но картина, сам понимаешь, жуткая.

- Гляди ты. А ведь он меня в упор срезал. Метров с трех. Враз выключил начисто.

- Контузия, - сказал пограничник.

Он закрепил бинт как придется, еще раз выглянул из воронки, тихо охнул и медленно, тяжело сел в подмявшуюся под ним землю.

- Все. Приехали, дядя.

Он улыбался. Улыбка была выбита на его лице, потому что он хотел выглядеть улыбающимся. Но в нем все застыло внутри, и снаружи это была окостеневшая маска. Только значок ГТО первой ступени, перевернувшийся изнанкой, мелко подрагивал на его груди скрестившимися цепочками.

Тимофей все понял; пересиливая слабость, перевернулся на четвереньки и привстал. Справа дорога, запруженная автомашинами и танками; слева, вдоль разбитой позиции, приближается группа немецких солдат. Если сейчас ударить в два ствола, то, пока они разберутся, что к чему, четырех, пожалуй, спишем.

- Где твоя винтовка?

- Ты что, дядя, спятил?

Ясно, первогодок. Школы нет. На него по-настоящему даже разозлиться нельзя.

- Товарищ красноармеец, - раздельно произнес Тимофей, - вы как отвечаете старшему по званию?

От изумления парнишка обомлел. Улыбку стерло с лица, но и дрожать перестал. Несколько секунд он осмысливал такую простую на первый взгляд ситуацию, потом выпрямился, надел по-уставному снятую перед тем фуражку.

- Виноват, товарищ командир отделения.

- Где ваша винтовка?

- Я ее не имел, товарищ командир отделения. Я на «максиме» работал. Первым номером. Мне винтовка не положена.

- Ясно. Бегом в соседние окопы. Достать две винтовки с патронами.

- Слушаюсь.

Красноармеец закрепил ремешок фуражки под подбородком, чуть помедлил - и стремительно вымахнул из воронки. Он уже не думал о выражении лица, на котором было написано отчаяние.

- Отставить.

Команда застала его наверху. Выполнить ее он уже не спешил. Сперва осмотрелся и лишь затем сполз по рыхлой земле на дно. Эта небольшая встряска подействовала на него благотворно: он успокоился.

Приказ был невыполним. Если ползти от окопчика к окопчику - не успеешь обернуться; если двигаться перебежками - немцы заметят сразу. И пристрелят.

- Как тебя зовут? - спросил Тимофей.

- Гера. Герман Залогин, - охотно ответил красноармеец. Он готов был что угодно делать и говорить, лишь бы занять себя, хоть на миг отвлечься от надвигающегося. Страх снова начал овладевать им, проступал наружу краснотой. Кожа у него была какая-то прозрачная, как из парафина. Краснота наплывала изнутри, собиралась, сгущалась, и впечатление было такое, словно лицо Геры обугливается.

- С Гольцовской заставы, - добавил он.

- Выходит, за сегодняшний день километров двадцать ты уже отмахал? - усмехнулся Тимофей.

- Больше, товарищ комод.

«Комод», почти не отличимое на слух от «комотд» - командир отделения, - было обычным обращением у красноармейцев, если поблизости находились только свои.

- Сдрейфил?

- Почему же сдрейфил? - обиделся Гера. - Я на самой границе дрался, брод держал. Даже когда остался совсем один. А потом и патроны кончились.

- Как же ты уцелел?

- Я хороший пулеметчик, товарищ комод. Я убил всех, кто пытался подойти ко мне.

- А чего сюда занесло?

- На мотоциклистов напоролся. У плотины. Знаете плотину? Оттуда и припустил в эти края. Такой классный кросс выдал! - Он засмеялся и повернул свой значок лицевой стороной. Только сейчас Тимофей заметил, что рядом с ГТО у него висел «Ворошиловский стрелок», черным чем-то заляпанный, похоже, мазутом. - Я стайер. У меня ноги подходящие, сухие. «Оленьи» ноги, - похвастал он. - Хоть на лыжах, хоть так пробегу сколько надо.

- А здесь из-за меня задержался?

- Из-за вас, товарищ комод.

- Выходит, не убежал.

- Так вы же были еще живой!

Тут Тимофей вспомнил, что надо бы кандидатскую карточку спрятать. Сунул ее за голенище, но Гера сказал: «Сапоги больно хороши. Могут снять». Тогда он заложил карточку под бинты. Она легла слева, где и полагается, и это утешило Тимофея. Потом он по просьбе Геры пристроил туда же его комсомольский билет. Потом они пожали друг другу руки, и оба вздохнули: ожидание сжимало грудь, не пускало в легкие воздух. А потом на краю воронки появился немец.

Это была не пехота - полевая жандармерия. Находка оживила лицо жандарма. Он цыкнул через зубы, почесал под распахнутым мундиром, под бляхой, потную грудь, повернул голову и крикнул в сторону: