- Ну-ну, возьмите себя в руки, дружище…, Успокойтесь.
- Я и не волнуюсь. Но туда не пойду. По крайней мере сегодня. Сегодня я успел побывать там дважды. Не знаю, какому чуду и чьим молитвам я обязан, что выбрался из этого дерьма не только живым, но и невредимым. - Он пожал плечами. - Я никогда не искал острых ощущений - теперь я знаю, что это такое. После них я заново открыл, как это прекрасно: жизнь, солнце, запах травы. Но испытать еще раз… Сегодня я дважды поднимался на эшафот, дважды пережил свою казнь; и для третьей атаки у меня душевных сил не осталось…
- Как человек я готов вас понять. Но как ваш командир… - Иоахим Ортнер подыскивал выражения помягче, - вынужден напомнить о долге. И о приказе, который мы обязаны выполнить.
- Не такой ценой. Не мне вас учить, майор, но эту штуку можно раскусить только тяжелыми бомбами. Или подкопом.
- Я понимаю, - терпеливо сказал Иоахим Ортнер, - а вот господа из высоких штабов - вряд ли.
Он сразу пожалел, что ляпнул это, но потом подумал: какая разница? Самое большее через час этого офицерика уже не будет. И продолжал в том же тоне:
- Но их не заставишь ползать, как вас, кстати, по камням под пулями. Значит, эта истина дойдет до них не сразу, а со временем, А пока они считают, что немецкому батальону вполне по силам взять паршивый красный дот. И любая сверхподдержка - блажь.
- Я не пойду туда сегодня.
- Господин майор, - подсказал, потеряв терпение, Ортнер.
- Виноват, господин майор.
- Батальон сосредоточивается в овражке. Через пять минут извольте быть там.
- Слушаюсь, господин майор.
По его приказу выдали весь запас шнапса. Солдаты пили кружками. Они знали, что их ждет. Потом их выстроили, и майор прошел вдоль неровного строя. Осоловелые глаза; закрытые глаза; блуждающие, неконтролируемые улыбки. Но пьяных вдрызг не было, хотя при других обстоятельствах после такой «заправки» мало кто смог бы держаться на ногах, а уж половину наверняка пришлось бы отправить в лазарет.
- Солдаты! - сказал Иоахим Ортнер. - Вы помните, сколько вас было утром. И видите, сколько осталось теперь. Ваши товарищи лежат там, на холме, хотя, если бы самым первым из них в последнюю минуту не изменило мужество, они взяли бы этот проклятый дот… Они струсили. Они решили схитрить. Но судьбу не обманешь - они все остались там. Это ожидает всех малодушных… Солдаты! Чтобы пережить сегодняшний день, вы должны добраться до вершины. Наверху - слава, ордена. Там - жизнь! Солдаты! Я обращаюсь к вашему мужеству. Если вы броситесь разом, не останавливаясь, не прячась, не глядя по сторонам - вперед и только вперед! - красные не смогут вас остановить. И если один из вас падет смертью героя, то десять его товарищей останутся живы и победят. Помните: наверху - победа и, жизнь! Вас поведет…
- Я не пойду туда, господин майор, - спокойно сказал обер-лейтенант, выходя из строя. Солдаты при этом словно проснулись. Строй сломался, а один верзила даже упал и тщетно пытался встать хотя бы на четвереньки.
- Пойдете.
- Нет, господин майор, на сегодня с меня хватит.
- Трус!
- Какой же я трус? Я дважды ходил сегодня на пулеметы.
- Ты желаешь погибнуть здесь? Сейчас же? - Ортнер выдрал из кобуры парабеллум и наставил на обер-лейтенанта.
- Он у вас не взведен, господин майор, - улыбнулся ротный.
- Негодяй! - Ортнер, оскалясь, зубами взвел парабеллум.
- Не посмеете, господин майор. Я у вас последний офицер…
- Ты забыл про меня! - Ортнер выстрелил ротному в ненавистное лицо, отскочил к противоположной стенке овражка и закричал срывающимся голосом: - Ну, кто еще хочет остаться здесь?
В задней шеренге кто-то громко икал. Солдаты испуганно подравнивали строй.
- Солдаты! Это будет наша последняя атака, - сказал Ортнер, поправляя черную косынку, которая поддерживала его раненую руку. - Мы или победим, или все останемся там, потому что пулеметчикам отдан приказ стрелять по каждому, кто повернет, а сигнал об отходе давать некому. Докажем, что мы достойны славы отцов. С нами бог!
Знаменательный день: первый убитый им человек, первая в жизни атака. Станет ли она и последней? Не должна. Ни на мгновение Ортнер не утратил контроля над собой, но обстоятельства сложились так - иначе он поступить не мог. Другого выхода не было: он должен был идти. Голова была ясной. Он не думал сейчас, удастся атака или нет. Главное - выжить. Он не выпил ни грамма, потому что делал ставку не на храбрость свою, а на хитрость и быстроту реакции.
Он развернул солдат в цепи и сначала шел впереди. Он был воплощением спокойствия и уверенности. Его шаг был нетороплив. И только стороннему наблюдателю - в особенности красноармейцам на холме, поскольку им и адресовалось - была заметна одна особенность: если солдаты шли напрямик, то майор исполнял замысловатейший зигзаг. Он и трех шагов не делал в одном направлении, любой камень или ямка служили ему поводом, чтобы повернуть в сторону или изменить темп. Но пулеметы, ослепленные огнем семидесятипятимиллиметровой, молчали, и снайпер молчал, и тогда майор рискнул пройти вдоль цепи, горланившей «Хорста Весселя». У него было в запасе несколько чужих пошлых шуток, он их произносил снова и снова, и по взглядам солдат чувствовал, что производит на них впечатление, и оттого держался еще прямей, а парабеллум в его руке теперь смотрелся как символ силы, неумолимо разящей, словно копье святого Георгия.
Но самого себя обманывать Ортнер не собирался. Он вовремя стал пропускать солдат вперед, затесался между ними, и как раз в это время, опасаясь нанести урон своей пехоте, замолчали пушки. Сразу стало слышно, как тяжело дышат солдаты, как скрежещут по щебню их подкованные башмаки.